Официоз подаёт первое десятилетие XXI века как время прихода Спасителя и вставания державы с колен после смутных и разрушительных 1990-х. Либеральные интеллектуалы возражают: окстись, просто нефть подорожала, зарплаты выросли, и народ дорвался до магазинов. Потребление и гедонизм погрузили нас в забытьё, в котором ни политика, ни общественная жизнь невозможны. Оба полюса не правы. Жизнь в нулевые била ключом снизу, и мы вышли из них кардинально непохожими на себя 10-летней давности. 1990-е на такой эффект оказались неспособными: в начале и конце лихого десятилетия мы видим дерзкого пацана в кожанке с бутылкой пива в руке. Только взгляд немного другой.

Инновации по-русски

Даже к миллениуму средний россиянин отдыхал, работал и мыслил по-советски: возлагал на государство ответственность за качество своей жизни и пил водку всякий раз, когда радовался или горевал. На выходе из нулевых доминировал совсем другой психотип. И государство впервые в истории не имело особого отношения к сдвигам в менталитете.

Доступные кредиты, мобильная связь и Интернет – три кита, изменившие нас в нулевые годы. Резоны собственного комфорта, а не общественно-политические идеи, тираны и страх в кои-то веки вдохновляли людей на достижения. И не обязательно речь шла о покупках. В Интернете часами сидят как подростки, так и доктора наук: с 2001 г. усилиями пользователей развивается «Википедия», где вы то читатель, то писатель. В 2004–2006 гг. потянулись косяки социальных сетей, объединяющих миллионы людей: Facebook (2004), «Твиттер» (2006), «ВКонтакте» (2006). А видеохостинг YouTube уже в 2005 г. заявил себя как площадка №1 для видео в Интернете.

В конце 1990-х Интернет оставался экзотикой даже для продвинутых москвичей, почитывающих первых блогеров в «ЖЖ». Каких-то 10 лет спустя всякий уважающий себя офисный планктон за завтраком открывал ноутбук: ответить на «мыло», початиться с «френдами», загрузиться новостями и мнениями, альтернативными изовравшемуся ТВ. Вроде только что он выискивал покупки на вещевом рынке, поминутно ощупывая кошелёк в кармане, а теперь просто кликал в Сети картинки с обоями, кроссовками, едой – и эти вещи материализовывались на его пороге с улыбчивым курьером. Одним кликом бронировались авиабилеты, гостиницы и автомобили в прокат на другом конце света.

Мало того что в Интернете теперь можно за минуту найти безнадёжно утерянных одноклассников, однополчан или юношескую любовь. Романтическое знакомство, ключ к реализации себя в страсти и в семье, уйдя в онлайн, дало шансы самым застенчивым. Уже не модно напиваться в барах, надеясь, что алкоголь свяжет вас с кем-нибудь узами непрочной симпатии. На сайтах интернет-знакомств и спешки нет, и выбор больше, и цели заявлены: у кого-то «создание семьи и рождение детей», а у кого-то «секс без обязательств».

Фитнес – ещё один символ нулевых – это апгрейд старой доброй производственной гимнастики. Но бизнес сумел упаковать все эти раз-два-три-четыре в историю о превращении гусеницы в бабочку: с покупкой годового абонемента в солидный спортклуб с бассейном, сауной, джакузи, дорогостоящими тренажёрами, персональными тренерами и парой чистых полотенец перед каждой тренировкой. Стать бодрыми и подтянутыми внезапно захотели молодые и старые, мужчины и женщины, хотя внятной пропаганды здорового образа жизни в стране не велось.

Литературный критик Александр Тимофеевский пишет: «Ты не можешь демонстрировать своё душевное развитие. Это неприлично. Ты можешь демонстрировать только телесное совершенство и своё, если угодно, телесное бессмертие, потому что в основе этого лежит, конечно, идея вечной жизни. Но вечной жизни вовсе не той, которая там, а той, что здесь. Идея вечного тела».

Непременное следствие занятий фитнесом – здоровый образ жизни, поскольку инструкторы уверяют, что без него упражнения не дают необходимого эффекта. Жизнь удалась – это не красная икра с чёрной, а зелёные салатики. В нулевые годы выросло потребление мяса, фруктов, а картофеля, хлеба и сахара в магазинах стали покупать куда меньше. Работодатели даже не скрывают, что их интересуют не просто компетентные сотрудники, а ещё и бодрые и подтянутые.

Скрепы потребления

Но всё же фокус всеобщего внимания в нулевые – потребление товаров. Впервые в истории россияне, измученные дефицитом то еды, то туалетной бумаги, оказались в авангарде человечества по части приобретения автомобилей и телевизоров, стиральных и посудомоечных машин.

Герои рязановского «Служебного романа» ходили на работу флиртовать, спекулировать и трепаться в курилке, не зная словосочетания «корпоративная культура». А теперь у любого банковского клерка контракт в 30 с лишним страниц, где прописана обязанность поднимать телефонную трубку не позднее чем после третьего гудка, тратить на обед не более 48 минут и выходить покурить лишь два раза в день по 5 минут. Наградой являются хорошая зарплата, социальный пакет, корпоративное обслуживание в медицинском центре и фитнес-клубе. В любом магазине офисному жителю запросто оформят кредит, и клерки гордятся переселением из «контор» в бизнес-центры, как их деды гордились переселением из деревни в город.

Эволюционировали не только фирмы – конкуренция вынудила пересмотреть стиль работы целые отрасли. Гуляйполе грузчиков и переездов превратилось в рынок мувинговых услуг. И два переезда не равны одному пожару, если менеджер заранее побывал на месте и оценил, как всё собрать и разобрать, как упаковать, чтобы даже аквариум с рыбками выжил.

Крупные города практически не спят. Кафе, автосервисы, центры МРТ работают до глубокой ночи. Жители Москвы, Питера и Нижнего хотят походить манерами на европейцев, но Советский Союз всё ещё владеет их мышечной памятью. В Первопрестольной около 40% заведений общепита предлагают завтраки с 7–8 утра – и это выглядит как сдвиг в менталитете. Но в Париже таких 80% – какое же утро без круассана и капучино? В России растёт потребление вина и пива, а водки, наоборот, снижается. Но беленькую всё равно пьют больше пивасика – тупо в литрах.

Мне уже не уйти назад

Советская традиция, по которой муж целиком отдаёт жене заработок, а потом клянчит себе на пиво, почти повсеместно умерла. Всё чаще пара договаривается, кто за что платит или почём скидывает в общий котёл. А остальное – самая интимная тайна. Вопреки киношным грёзам браки заключаются между людьми одного круга, а прекрасной няне не светят рука, сердце и кошелёк миллионера.

После реальной политики 1990‑х россияне на первый взгляд становятся аполитичными: дескать, за что митинговать, если всё можно, всё есть и зарплату не задерживают? Но национальный вопрос испортил идиллию и за МКАДом, и в её пределах. В страну валом валят работники из безвизовых стран Средней Азии и Закавказья. С одной стороны, россиянам удобно нанимать их копать канавы и белить стены. Строительная отрасль без них совсем не может, а средний класс неожиданно получил прислугу: уборка, готовка, глажка. С другой стороны, москвичам и петербуржцам теперь кажется, что мигрантов вот-вот станет больше, чем их самих. А каково иметь соседей, которые не видели дома ни канализации, ни блондинок? Горожане ещё не понимали, что узбеки и таджики – птицы перелётные, а после падения рубля вдвое их число сократится в разы. Постепенно нарастали испуг и раздражение, и даже центристы признавали, что партии без националистического содержания шансов не имеют. Политолог Эмиль Паин диагностировал, что у нас общество догражданской культуры – мы одновременно и великие, и обиженные: «Когда государство в России перестаёт быть, по словам Пушкина, «единственным европейцем», подменяет культуру, производящую идеи, культурой, собирающей фобии, последствия для общества бывают крайне болезненными».

Вроде бы напрашивается вывод, что реальные изменения приходят по следам реформ через 10–15 лет. Что перестройка и реальная политика 1990-х взрыхлили сознание людей, а потребительские возможности нулевых принесли всходы – сделали нас невосприимчивыми к идеологиям, отворачивающим от собственного благополучия.

Но власть явно совершает осмысленный маневр. Она ставит на то, что пореформенные изменения в менталитете не слишком глубоки, а большинство населения – до сих пор лес, не знавший топора. Судя по уровню управленческих решений власти, породивших и разогревших волнения в Хабаровске, она ошибается. Вопрос – насколько сильно.

Деревня на память

Интернет, кредиты, мобильники, секс-шопы и завтраки в кофейне на углу – это про большие города. Глубинка живёт по совершенно иным законам.

В РОССИИ за 20 лет исчезло 20 тыс. населённых пунктов из 160 тысяч. Эльвира Набиуллина, будучи главой Минэкономразвития, заявила, что даже малые и средние города поддерживать неэффективно, хотя это и обходится стране в 2–3% экономического роста ежегодно. Их убывание – непреодолимая глобальная тенденция, а деревням вообще кирдык. В начале нулевых академик РАСХН Владимир Милосердов доложил: в 33 тыс. населённых пунктов проживает в среднем 1, 76 человека, ещё в 14 тыс. – 7, 8 человека. В 2010‑е власть ещё подтолкнёт падающего, начав в глубинке зачистку школ, больниц, любых очагов цивилизации, съедающих казённые средства. И если советские социологи исследовали, почему молодые колхозники бегут в город, сегодня настоящая диковинка – те, кто остаётся в деревне.