18 апреля ушёл из жизни писатель Александр Кабаков, автор десятков книг («Невозвращенец», «Беглец», «Всё поправимо» и многих других), журналист, работавший в популярнейших изданиях («Московские новости», «Коммерсантъ»), всеобщий московский знакомец и любимец. Последняя его книга «Бульварный роман и другие московские сказки» (это переиздание) вышла в конце марта, он успел её увидеть…

БЫЛИ мы с Александром Кабаковым немножко знакомы. Для меня, скрытной ленинградки, он словно бы воплощал дух смышлёной и предприимчивой московской интеллигенции, той самой, что высиживала перестройку на прокуренных кухнях, не забывая, однако, попутно укреплять «материальную часть». Ведь этим и славятся, собственно говоря, москвичи – аппетитом к жизни, всегдашним точнёхоньким знанием, где, что и почём дают. Сказать, что Кабаков любил жизнь, – вряд ли значит сказать что-либо. Мир в его книгах расстилается домотканым узорчатым ковром, лежит, будто царский обед с бесчисленными переменами блюд. Никогда он не упомянет вскользь, что ели, на чём ездили, во что были одеты и как интимничали герои, – всё будет предъявлено в сотнях вкусных подробностей. Независимо от исторического времени персонажи Кабакова не просто себе «хотят жить» – они вожделеют жизнь и её радости как возлюбленную, желанную женщину.

Вот один из героев «Бульварного романа» планирует выселить своего соседа сверху, чтобы соорудить двухэтажную квартиру. Так он не расслабленно мечтает, он наяву грезит – как он эту квартиру оборудует, какие кресла расставит, что за обои и шторы у него появятся, он горит страстью, проводит дни в грёзах, доходящих до галлюцинаций. И нет в этом никакого авторского произвола и гротеска – именно воспалённые мечты простого обывателя о желанной жизни и обустроили современный облик страны. И грезят они не о каких-то абстракциях типа «свободы» или «общечеловеческих идеалов» – они желают того, что можно пощупать, потрогать, съесть, материальных благ вожделеют они. Плюс тоска о несбывшемся и мечта о любви, это обязательно. Но и простая вроде бы материя жизни тоже ведь не так уж элементарна.

Герой сказки «В особо крупных размерах» Пётр Павлович, богач из списка самых-самых, внезапно останавливает свой кортеж возле простецкого ларька с шаурмой, где сидят и празднуют жизнь всякие бедолаги. «Вдруг ему ужасно захотелось есть. Он, сглотнув голодную слюну, представил себе сначала бутерброд с варёно-копчёной колбасой «Одесская» и полстакана водки «Пшеничная» времён ранней стройотрядовской юности… появились из детства микояновские котлеты, продававшиеся по двенадцать копеек в кулинарии на Горького, и кипучий напиток «Буратино»; возникли из буйного перестроечного прошлого свежезаваренные пельмени, часть из которых, прохудившись, разделились в тарелке на серый обнажённый фарш и столь же серые тряпочки пустого теста, а при пельменях образовался и ловко разведённый пополам спирт «Рояль»; мелькнул миражом цивилизации первый «Биг Мак», съеденный под ещё непривычный и гипнотически привлекательный виски; проскользнула по периферии сознания фиш-энд-чипс первой нищенской лондонской поездки, оказавшаяся жареной треской с картошкой, и от липкого глотка «Гиннеса» дёрнулся вверх-вниз кадык…»

Собственно говоря, на полстраницы текста в прелестных (чего стоит одно упоминание «первой нищенской лондонской поездки»!) кулинарных деталях Пётр Павлович вспоминает лично им прожитую историю страны.

Лично им прожитую, это важно. Оптика Кабакова не признаёт обобщений и отвлечённостей. Думаю, именно поэтому он взбунтовался, когда у него стали идеологически отбирать СССР, – потому что, всё видя и понимая, он не мог никак разделить себя от него, зачеркнуть прожитое, выбросить целый огромный кусок жизни как нехороший и неправильный. А там, в этом куске, – родные папа с мамой, да, строившие и созидавшие СССР и любимые Кабаковым с исключительной силой. В одном романе он изображает, как герой в детстве смотрит на отца-военного, собирающегося на работу, и подробно, страстно описывает, как и во что отец одевался, как брился, и понятно, что это навеки прописано в его сердце и уме. Он ни одной царапинки на отцовской бритве забыть не может – и что, теперь взять всё и зачеркнуть, отринуть, проклясть? Да чего ради?

В «Московских сказках» действует пёстрое множество самого разного люда-народа, и в каждой сказке есть некий штришок, выверт, отсылающий к различным мифам и легендам. «Ходок» – к Дон Жуану, «Странник» – к Вечному жиду Агасферу, «Любовь зла» – к Царевне-лягушке, «Огонь небесный» – к Прометею и так далее. Но в сказочных обстоятельствах действуют реальные узнаваемые персонажи, обитатели Москвы третьего тысячелетия, со своей заковыристой биографией и нелёгким норовом. Всем им пришлось принять на себя давление истории. Всех так или иначе ломали, тёрли, испытывали на излом и сжатие. В кабаковских сказках много насмешливых, ядовитых, сатирических интонаций, но нет ни злобы, ни гнева, ни ненависти. Это смех-любовь, и Москва Кабакова – не отдельное государство, а квинтэссенция России, да и власти (всякие там генералы и олигархи) не с неба упали, а живут на правах крупинок всё той же горько-солёной, крутой русской каши…

В жизнелюбии, которое, конечно, Божий дар, есть тяжёлый момент – как правило, выдающиеся жизнелюбы долго и трудно расстаются с возлюбленной жизнью. Так выпало и Александру Кабакову. Лучшим личным временем для него оказались перестройка и 90-е годы – востребованность его пера и головы была обеспечена возможностями его как зрелого мужчины. Болезни вызывали в нём злость и досаду, к которым он по природе был абсолютно не склонен.

Но Александр Кабаков, центровой москвич, остроумец и бонвиван, никому не позволил отобрать у него жизнь, кроме смерти! Ни одной микояновской котлетки не отдал врагу – дескать, моя котлетка, я её съел, да ещё запомнил, что стоила она двенадцать копеек, и описал для вечности. Да разве одна котлетка – а сколько разнообразных пленительных женщин фигурирует в его книгах… Не буду утверждать, что сочинениям Кабакова уготована долгая жизнь, – я этого не знаю, – но прожитое им он талантливо зарегистрировал в слове и отправил на хранение. Стало быть, это всегда могут вам выдать по первому требованию.

Татьяна МОСКВИНА