В наступившем 2021-м исполняется триста лет провозглашению Российской империи, и в первом же номере мы публикуем разговор с Сергеем ВОЛКОВЫМ – доктором исторических наук, автором книги «Российская империя. Краткая история». Начало имперского периода (время Петра) было самым острым и дискуссионным историческим вопросом для общественной мысли дореволюционной России, а для России современной таковым вопросом является, напротив, крах империи – 1917 год. Многие имперские реалии, которые не вписывались в советскую идеологическую схему, были отсеяны, а потому неизвестны сегодня не только широкому кругу, но и большому количеству специалистов, подчёркивает наш собеседник.

От Петра Первого…

– Чаще всего под империей понимается власть одного народа над другим.

– Русские включали другие народы в состав своего государства гораздо раньше – достаточно вспомнить взятие Казани Иваном Грозным в 1552 году. Нет, Пётр вкладывал в слово «империя» другой смысл: сильная в военном отношении держава, чьи интересы лежат за пределами её границ. Долгое время общеевропейскими понятиями предполагалось, что империя в Европе должна быть одна-единственная. Таковой единственной являлась Византия до 962 года (тогда на преемственность от Древнего Рима начала также претендовать новая империя – Священноримская, ядром которой служили немцы. – Прим. «АН»). В 1453 году Византии не стало, и Священноримская империя оставалась единственной в Европе без малого триста лет, пока в 1721 году себя не провозгласила империей Россия. Это была своего рода коллизия, конфликтная ситуация.

– Военно-политические достижения Петра известны всем со школьной скамьи: создание регулярной армии и флота, победа над шведами в борьбе за Балтику, выход на европейскую арену…

– Важно понимать, насколько тяжёлым было геополитическое положение России к концу московского периода. На обоих стратегических направлениях (это, во-первых, выход к Балтике и, во-вторых, возвращение территорий Киевской Руси, захваченных Польшей и Литвой после монгольского нашествия) за два с лишним столетия успехи были более чем скромными. Если не считать украинского левобережья (присоединённого не завоеванием Москвы, а благодаря движению малороссов), конфигурация западной границы России была хуже, чем до правления Ивана Грозного. Несмотря на отдельные тактические успехи, абсолютное большинство войн с западными противниками либо оканчивались ничем, либо даже сопровождались ещё большими территориальными потерями. Отсутствие полноценного выхода к морям чрезвычайно усугубляло в условиях малодоходного сельского хозяйства экономическое положение страны, поскольку морская торговля была основным фактором развития всех наиболее успешных стран того времени. Для морской торговли Россия обладала единственным портом – Архангельском, который находился на Белом море и имел в суровых условиях севера довольно ограниченные возможности. Кроме того, он был чрезвычайно удалён от основных районов сельскохозяйственного производства и вообще от центра страны. Собственно, один этот фактор – невозможность морской торговли – исключал сколько-нибудь успешное развитие России. Оставаясь в этих пределах, она была бы обречена на загнивание и на то, чтобы со временем стать объектом дележа со стороны как западных, так и южных соседей.

Стараниями Петра Великого – в результате победы над шведами – Россия получила долгожданный выход к Балтийскому морю. Европейские страны были вынуждены признать созданную политикой Петра новую международную реальность. Никогда раньше русские войска не доходили на западе дальше Белоруссии, теперь же они воевали не только на всей территории Польши, но и Германии, Дании, Швеции. На юге они доходили до Дуная, на юго-востоке – до Ирана. Характерно, что практически всегда в ходе этих войн русские войска – удачно или неудачно – сражались на территории противника. Россия впервые перешла в масштабное наступление на западе, готовясь к выполнению своей основной исторической задачи – возвращению западнорусских территорий (современных Украины и Белоруссии. – Прим. «АН») под власть русской монархии. Эта задача была преимущественно выполнена уже в первом столетии имперского периода.

– Военная мощь Российской империи редко ставится под сомнение, тогда как её политическое устройство критикуется в сравнении с тем, что было до Петра. Как считали славянофилы, в московский период местное самоуправление снизу и самодержавие сверху оберегали друг друга от посягательств аристократии-бюрократии-олигархии, а с наступлением имперского периода монарх перестал быть внесословным арбитром – установилась дворянская диктатура.

– Чушь. Какое там местное самоуправление в московской Руси! Именно Пётр пытался ввести его, как и независимый от администрации суд, но не получилось, потому что в глазах людей того времени – и управляемых, и управляющих – это было не нужно. Дворянская диктатура, говорите? При Петре сильнее всего усложнилось именно дворянское положение. В московской Руси дворяне основную часть времени проводили в своих поместьях и раз в год являлись на смотры, а если приходилось участвовать в военном походе, то служили сначала по полгода, потом по четыре месяца, потом – по три. А при Петре дворянин обязан был служить постоянно и пожизненно, он мог вернуться в своё поместье либо калекой, либо глубоким стариком, причём 80% дворян всю жизнь оставались рядовыми. Да, через несколько десятилетий – при Петре Третьем – дворяне были освобождены от обязательной службы, но большинство из них всё равно продолжали служить, потому что нуждались в деньгах.

– Советская историография в общем не жаловала русских монархов, а Петра хвалила – не потому ли, что коммунистов восхищала та лёгкость, с которой он приносил в жертву национальную традицию?

– Нет. Не коммунисты его превозносили, а конкретно Сталин, которому Пётр Великий и Иван Грозный импонировали как фигуры, стремившиеся сосредоточить в своих руках максимум власти.

…до Николая Второго

– Перенесёмся во времени от начала империи к её концу. Чаще всего в упрёк ей ставят низкий уровень жизни рабочих и необразованность народных масс.

– В начале XX века по уровню жизни страна уступала только США, Англии, Франции и Германии. Причём средний уровень жизни в России был не просто среднеарифметическим, а отражал реальную картину: в числе 10% людей с самым высоким доходом значились и крестьяне, и рабочие. Средняя зарплата рабочего в обрабатывающей промышленности в 1904–1913 годах выросла с 205 до 264 рублей, то есть на треть, а в столичной металлообрабатывающей промышленности превысила 500 рублей при прожиточном минимуме семьи в столице 300–360 рублей в месяц. За время от начала XX века до Первой мировой войны рабочий день сократился с 11–12 до 9, 5–10 часов. С 1913 по 1917 год вклады граждан в сберегательных кассах выросли на 30, 8%, а вклады конкретно рабочих – на 38, 9%. Бедняки в этой категории населения, конечно, встречались – подсобные рабочие (впрочем, и они не испытывали чувства голода, кто бы что сегодня ни утверждал). Именно таких людей имел в виду Ленин, говоря о пролетариате. Они являлись наиболее криминогенной группой: на 1897 год, насчитывая всего 3% населения, рабочие дали 30% всех осуждённых. Будучи по сословной принадлежности в абсолютном большинстве крестьянами, они по преступности в 19 раз превосходили крестьян, оставшихся в деревне. Эта картина была характерна для всех стран в период бурного промышленного роста и притока масс молодых мужчин из деревень в города.

В высшем и среднем образовании Россия не уступала ведущим странам, чего нельзя сказать о начальном образовании. Однако отставание сокращалось: в 1908 году начальное образование для детей сделалось обязательным. Бюджет Министерства народного просвещения с 1884 по 1914 год увеличился более чем в шесть раз. Образованный слой чем дальше, тем больше пополнялся лицами из низших сословий. К 1914 году процент детей дворян и чиновников в учреждениях среднего образования – гимназиях – опустился до 32, 5. В университетах эта категория составила 35, 9% учащихся, дети духовенства – 10, 3%, дети крестьян – 14, 5%, дети мещан – 24, 4%. В технических и ветеринарных вузах крестьяне и мещане составили 54, 1% и 23, 7% соответственно. Стартовые возможности дворян были лучше не из-за сословного фактора, а из-за имущественного: после военной реформы 1874 года никаких сословных привилегий в стране не осталось де-факто, а после 1905 года – и де-юре.

– А что скажете о феодальных пережитках в деревне накануне краха империи?

– Это миф. Манифест 1905‑го отменил с 1 января 1907 года выкупные, которые до этого крестьяне должны были выплачивать помещикам за земельные наделы, а обязательные трудовые отношения крестьян с помещиками прекратились гораздо раньше – в 1883-м. Если говорить о материальном положении крестьян, то бедных было около четверти. Понятно, что предприимчивые жили лучше, да и демографическая ситуация разнилась от семьи к семье.

– В идеальной ситуации предприимчивые нанимают других и платят им достойную зарплату.

– Именно на это – на выделение эффективного землепользователя из общины и на превращение его в работодателя – была направлена столыпинская реформа. Увы, власть дозрела до понимания этой необходимости поздно (административно ей было проще взаимодействовать с общиной). Впрочем, крестьянство, в том числе бедное, не оппонировало имперской власти.

– Очень выгодная для имперской власти получается картинка. Крестьянство ей не оппонировало; из рабочих бедно жили только подсобные; бойцы в окопах Первой мировой не проявляли никакого недовольства командованием, покуда их морально не разложили допущенные в армию Февральской революцией агитаторы, о чём вы рассказывали нам пару лет назад («АН» №601), – получается, имперская власть не так уж и виновата в крахе империи?

– Социально-экономических предпосылок для революции не было, но были политические, и виновата в этом именно власть. Вышел полнейший идиотизм: монархия сперва не допускала долго-долго никакой публичной политики, никакого представительства – и вдруг в один момент утвердила новые, крайне либеральные порядки, допустившие революционеров в парламент. При этом сама она не умела и не считала нужным участвовать в политике, заниматься агитпропом, веровала в то, что народ-богоносец и так будет всегда предан богопомазанному царю. Власть не только не способствовала, но даже препятствовала объединению своих сторонников: не дозволяла дворянских собраний выше губернского уровня, запрещала участвовать в каких-либо политических собраниях офицерам, даже в монархических. Её пугала любая инициатива снизу. Во главе провластных черносотенных движений стояли энтузиасты, но массы записывали в их состав для галочки – неудивительно, что в нужный момент они ничего не предприняли для спасения власти.

К слову, наша сегодняшняя власть не понимает последнего обстоятельства и наступает на те же грабли. Равно как и либералы не сделали выводов из того, что за Февралём последовал враждебный им Октябрь, – либеральная общественность всегда опасается удара «справа», а в итоге получает по морде «слева».